Андрей Богданов - Русские патриархи1589–1700 гг
Почему же, подробно сообщая на Холмогоры о московских событиях, Римский–Корсаков никоим образом не упоминает ни о противостоянии кандидатур Адриана и Маркелла, ни даже об опасности возрождения «латинской ереси» Медведева, против которой Афанасий написал книгу «Щит веры», «юже ныне и все архиереи похвалили»? Можно предположить, что Холмогорскому архиепископу, письменно подавшему голос за Адриана, все обстоятельства были уже известны, и писать об этом Игнатий вообще счел излишним.
Но в послании Римского–Корсакова указана «некая распря» при избрании патриарха, причем более опасная для Церкви, нежели спор, о котором сообщил Гордон. Смуту вызвал «некий иноплеменник, притворившийся россиянином, который неведомо как промчался, будто бы пронзволялось ему и на патриаршество возведену быть!» «Произволялось», разумеется, верховной властью. Именно царей пришлось убедить в необходимости следовать письменному прошению Иерусалимского патриарха Досифея, «не повелевающего в духовном чине в России иноземцев поляков пастырями поставлять». Государи «сподобились» сохранить завет Досифея, «и повелением их избран был возлюбленный ученик святейшего Иоакима патриарха, вышеименованный великий господин святейший кир Адриан патриарх» [504].
К Маркеллу эта история отношения не имеет. Не был митрополит Псковский ни греком, ни украинцем или белорусом, «не учился он в странах латинских и польских», словом, его не касались те предостережения, коими осыпал московское правительство ревностный борец с католицизмом Досифей [505]. Поиск фактической подоплеки «распри» при избрании патриарха приводит к воистину фантастической авантюре иезуита Михаила Яконовича, после высылки товарищей в 1690 г. прокравшегося в Москву и интриговавшего, чтобы его поставили в патриархи.
Русская разведка, как обычно, была на высоте, и, хотя «езувит» ускользнул, бумаги его были предоставлены правительству. Письма сообщали любопытные сведения об интригах Яконовича, а одно из них, адресованное почтмейстеру Сангали, содержало выражение глубокого сожаления, что Москва не приняла его в патриархи и подала голос за Казанского митрополита [506]…
История, повторяю, фантастическая, и искренняя радость архимандрита Игнатия по поводу пресечения подобного замысла выглядит нелепой. Зато не подлежит сомнению решающая роль светской власти, фактически назначавшей угодного ей кандидата на патриарший престол — с соблюдением всех традиционных внешних форм «избрания» и «поставления» архипастыря. Согласно «чину» этого действа [507], еще в июле собор из шести митрополитов, трех архиепископов, одного епископа и трех архимандритов заседал в Крестовой палате, чтобы определить трех кандидатов для избрания. Ими стали Адриан митрополит Казанский и Свияжский, Никита архиепископ Коломенский и Каширский и архимандрит Троице–Сергиева монастыря Викентий.
Как видим, кандидатура Маркелла, если и выдвигалась, была снята в Кремлевском дворце. Да и в составе официальных «выборщиков» не наблюдается возможности разделения на «партии» архиереев и архимандритов с игуменами. В любом случае история, о которой рассказывает Гордон, случись она на самом деле, не выходила за пределы взаимоотношений между властной матерью и сыном, который до самой смерти Натальи Кирилловны не будет допущен к правлению. В июле должно было утихнуть и беспокойство Игнатия Римского–Корсакова, однако, судя по посланию, он смог облегченно вздохнуть и возрадоваться только в конце августа.
22 августа 1690 г. государи и все архиереи с освященным собором «избрали» Адриана и долго молили его принять патриаршество. Адриан упорно отказывался, называя себя недостойным «началовождения паствы многороссийской». «Едва умолили!» — замечает составитель «чина». 24 августа Адриан торжественно въехал в Кремль в патриаршей карете Филарета Никитича, о шести лошадях. По вступлении в кафедральный Успенский собор нареченный произнес речь о своем назначении, исповедание веры и архипастырское обещание: крепко и нерушимо хранить каноны православия, твердо соблюдать церковный мир и усердно учить врученную ему паству, всемерно оберегая ее от латинских, лютеранских, кальвинистских и всех иных ересей «до последнего издыхания моего». Это обещание, подписав своею рукою, Адриан передал на вечное хранение в алтаре собора.
Когда Адриана облекли в архипастырские одежды — в том числе в саккос св. Петра митрополита Московского, — оба государя, Иван и Петр, вручили ему жезл того же святителя с поздравительной речью. После торжественной литургии, в которой служили 54 священных лица (в том числе 9 архиереев), новый патриарх произнес перед народом обширную проповедь «о благоволении Божьем и о избрании Божественного духа достоинства своего на всероссийский престол» и спасительности послушания ему как отцу и пастырю.
Двор выразил архипастырю почтение пиром в Грановитой палате, на котором Адриан восседал за одним столом с государями. Говорились положенные в столь праздничный день застольные речи, поднимались от имени Ивана и Петра Алексеевичей чаши, звучали ответные тосты. В завершение церемонии думный дьяк поднес патриарху царские дары: кубки серебряные позолоченные, отрезы золотой объяри, бархата, атласа и камки, связки соболей [508].
В пространном поучении духовенству по случаю наступления нового патриаршества Адриан проводил мысль, что священнослужители связаны с архипастырем, как родственными узами, обетом верности и послушания через акт рукоположения. А через священство и все православные христиане соединены с единым духовным отцом через обряд крещения. Само же послушание выражает необходимость церковного поучения, коего чем более — тем поколения людей благоразумнее.
Ни на миг не предвидя, что своею смертью более чем на два столетия оборвет череду российских архипастырей, Адриан выражал надежду, что даст причину к лучшему потщанию после него будущим патриархам, сам же от них да сподобится почестей и похвал, достойных памяти, паче же и молитвы» [509].
Пастырь и царство
Радостно встречено было друзьями патриарха Иоакима вступление на престол его воспитанника и преемника. С удовлетворением восприняли патриаршество Адриана едва ли не все члены освященного собора, монашествующие и священство Русской православной церкви. Первым шагом по вступлении Адриана на престол стало окружное послание ко всей пастве великого Российского царства, обещавшее преемственность в духовном управлении и призывавшее к стабильности в обществе.
Патриаршее послание, распространявшееся обычным путем а, по традиции, достигавшее последнего христианского селения, именовалось: «Слово всякому, людям Господним, каждому как должно чин звания своего хранить, благочестие и веру содержать православную, от чего отстраняться и чем наследовать спасение вечное» [510].
С начальной строки первого своего обращения ко всем россиянам Адриан дал понять, что в древнем вопросе о соотношении Царства и Священства твердо стоит на позициях великих предшественников, Никона и Иоакима: «Два начальства вышнейших устроил Бог на земле, Священство, глаголю, и Царство — ово божественным служащее, ово человеческим владущее и пекущееся — ибо от единого и того же начальства оба сии происходят, человеческого жития к украшению».
«Царство, — по словам Адриана, — власть имеет только на земле, чтобы меж людьми суды управлять праведные, защищение обидимым и отмщение обидящим творить, царство расширять, от врагов иноплеменных оборонять; Церкви святой православной во всяких случаях и скудостях помощь подавать, паче же еретиков, раскольников и всяких наветников отгонять; злодеев унимать, наказывать и казнить; добродетельным благодеяние и похвалу подобные (заслуженные) оказывать; судей поставлять» и контролировать правосудие. «Священство же власть имеет и на земле, и на небесах, ибо кого свяжет на земле — будут связаны и на небе, и кого разрешит на земле — будут разрешены и на небесах».
Высочайше оценивает Адриан место и роль архипастыря, главы священства: «Мерность наша благодатью всесвятого и всесовершительного Духа учинен как архипастырь, и отец, и глава всех, — ибо патриарх есть образ Христов. Ибо все православные оной (мерности) суть сыновья по духу: цари, князья, вельможи, и славные воины, и простые, богатые и убогие, мужья и жены, всяких возрастов и чинов правоверные — мои суть овцы, и знают меня, и гласа моего архипастырского слушают, и я знаю их и душу мою должен положить за них, за последующих мне. Чуждому гласу не последуют, но бегут от него, ибо не знают чуждых гласа!»
Патриарху очевидна высочайшая ответственность его положения: «О всех этих (духовных детях) дам ответ Богу в день правосудия Божиего, если и один из врученных мне погибнет, если умолчу и слова архиерейству моему должного не изреку, какое–либо видя в ком неисправление или самочиние, понеже бесчиния и погрешения умолчу. Говорить перед царями свободноустно и не стыдиться долг имею!»